Сергей Изуверов "Межгосударство". Два толстых тома.
Не читайте. Просто захотелось показать, до чего может докатиться "современная литература".
Только 6 глав, пусть и составляют эпос-что-было, мало любить чтение до дислексической дрожи, история в категории детектива, даже если написано всё, спрошу, вы бывали в выколотой окрестности? там по-прежнему туман? Аннотация тоже улика, универсальное прочтение утка как и эрудиция, премоляродробительная сатира на историю человечества, все расследования всех переданных по наследству абсурдов, комната для ознакомления может и не закрываться на сисситии.
Это только описание, но так вся книга написана 
 Один абзацНиколай Гоголь читал из себя самого. В слушателях Михаил Семёнович Щепкин (уместно заметить, уроженец Солькурской), потому Юсуп Маркович и держался его во всём этом высоколитературном, как понятно (продолжая перечислять слушателей) Юсуп Маркович Иессеев, полковник в отставке, ныне ведатель некоторых литературных, Жуковский Василий Андреевич, у коего в доме всё и, поэт, критик и переводчик, Крылов Иван Андреевич баснописец и библиотекарь, Юсуп Маркович уважал в людях, и Михаил Николаевич Загоскин, сочинитель исторических романов и директор театров, так же молодой англичанин ни слова не понимающий по, но непременно желавший присутствовать на чтениях. Щепкин объяснил Юсупу Марковичу, начинающий английский Ч. Диккенс, накидал финплан развивать публичные у себя и желает перенять опыт. Николай Васильевич перед помещённым в мягкие кресла и диваны обществом, чуть отведя назад левую и держа в правой рукопись. Позднее Иван Тургенев, ещё один прорвавшийся к издателям этой непостижимой страны сносно, хоть и бегло описал своё на декламациях «Ревизора», добавить, паче в границах избранной манеры, очерков на авось, конфузливо помещают главное, без излишних, желательно, не время. Николай Васильевич произносил такие: «Зачем же говорить о ранимости, да ранимости, да уязвимости души, когда и так с этим всё внятно? Однако ж всё, да выходит, что не вполне, если уж даже такого свойства сочинитель, как ваш покорный слуга, взялся изображать все выверты этой сякой ранимости. Вот ведь образовывается какая загогулина, какая непонятность, даже, позволю себе сообщить, изуверство. Ведь ежели один сообщает словам такое направленье: у этого человека весьма ранимая душа; отчего-то все сразу понимают, что человек этот добр, отзывчив, светел израненной своею душою и помыслами. Или же ещё говорят: да, человек этот скрытен, угрюм, бывает неуступчив, случается глумлив, жестокосерден, чёрств, а порой так и вовсе естественнейший скотина, но душа у него ранимая. Тогда-то все предыдущие последнему эпитеты, все эти сообщённые человеку аттестации, рассеиваются дыханием панночки-ведьмы и все понимают, что человек этот куда как не плох». Опять ты за свои морали, Василий Андреевич, покряхтывая в диване, едва Николай Васильевич сделал паузу перевести. Ты лучше представь нам что-нибудь забористое, чтоб рассмеяться. За высокими окнами дома Жуковского ещё лежал снег и развёртывалась серая петербургская мгла, Юсуп Маркович не любил. Он отвёл взгляд от окна и посмотрел на чтеца. Тот, как ни странно, прервал предыдущее, подошёл к узкой банкетке у стены комнаты, на коей у него черновики в папке и несколько книг, собственных и иных. Взялся за, разогнал связанные тесёмки, извлёк на свет лист, лежал сверху, как будто подготовленный. Приняв прежнюю стал. «Добрый дракон в полчаса с небольшим пронес сэра Чичикова чрез десятиверстное пространство: сначала дубровою, потом хлебам, начинавшими зеленеть посреди свежей орани, потом горной окраиной, с которой поминутно открывались виды на отдаленья; потом широкою аллеею лип, едва начинавшихся развиваться, внесли его в самую середину королевства. Тут аллея лип своротила направо и, превратясь в улицу овальных тополей, огороженных снизу плетеными коробками, уперлась в чугунные сквозные вороты, сквозь которые глядел кудряво богатый резной фронтон замка колдуна, опиравшийся на восемь коринфских колонн. Повсюду несло масляной краской, всё обновлявшей и ничему не дававшей состареться. Двор чистотой подобен был паркету. С почтеньем сэр Чичиков соскочил с дракона, приказал о себе доложить волшебнику и был введен к нему прямо в кабинет. Волшебник поразил его величественной наружностью. Он был в атласном стеганом халате великолепного пурпура. Открытый взгляд, лицо мужественное, усы и большие бакенбарды с проседью, стрижка на затылке низкая, под гребенку, шея сзади толстая, называемая в три этажа, или в три складки, с трещиной поперек; словом, это был один из тех картинных волшебников, которыми так богат был знаменитый 12-й год эпохи Межгосударства. Волшебник Бетрищевуд, как и многие из нас, заключал в себе при куче достоинств и кучу недостатков. То и другое, как водится в русском человеке, было набросано у него в каком-то картинном беспорядке. В решительные минуты – великодушье, храбрость, безграничная щедрость, ум во всем и, в примесь к этому, капризы, честолюбье, самолюбие и те мелкие личности, без которых не обходится ни один русской, когда он сидит без дела. Он не любил всех, которые ушли вперед его по службе, и выражался о них едко, в колких эпиграммах. Всего больше доставалось его прежнему сотоварищу, которого считал он ниже себя и умом, и способностями, и который, однако же, обогнал его и был уже придворным магом Солькурского генерал-губернатора, и, как нарочно, в сей благословенной губернии находились его самого поместья, так что он очутился как бы в зависимости от него. В отместку язвил он его при всяком случае, порочил всякое распоряженье и видел во всех мерах и действиях его верх неразумия. В нем было всё как-то странно, начиная с просвещения, которого он был поборник и ревнитель; любил блеснуть и любил также знать то, чего другие не знают, и не любил тех людей, которые знают что-нибудь такое, чего он не знает. Словом, он любил немного похвастать умом. Воспитанный полуиностранным воспитаньем, он хотел сыграть в то же время роль русского волшебника-волхва, свершая нетребные иным, да и ему тоже, обряды, лишь бы затмить глаз. И не мудрено, что с такой неровностью в характере и такими крупными, яркими противоположностями, он должен был неминуемо встретить множество неприятностей по стезе волшебства, вследствие которых и вышел в отставку, обвиняя во всем какую-то враждебную криптомагическую партию и не имея великодушия обвинить в чем-либо себя самого. В отставке сохранил он ту же картинную, величавую осанку. В сертуке ли, во фраке ли, в мантии и колпаке со звёздами – он был всё тот же. От голоса до малейшего телодвиженья, в нем всё было властительное, повелевающее, внушавшее в низших чинах если не уважение, то, по крайней мере, робость». Не прерывать теченья прочитанной, несвоевременно о реакциях. Василий Андреевич начал посмеиваться ещё когда произнесены «с почтеньем сэр Чичиков соскочил с дракона». С произнесеньем «волшебник Бетрищевуд» хохотали уже, в особенности Маркович, буквально заходясь каким-то скоморошьим, с подвыванием и подсвистом лёгких. Улыбался англичанин Диккенс, вследствие незнания не умел постичь смысл прочитанного, однако не мог не поддаться всеобщему смехотворному. Между тем с Юсупом Марковичем невообразимое, не умел остановиться. Как безумный, узревший глазами симфонию и её постигший, сгибаясь лицом к коленям и полу, чего ему, с его сердечной, делать совершеннейше. Все кругом уже в недоумении, Щепкин объятый недоумением более, Иессеева по спине, давая понять, что хватит и в то же время осведомляясь, не хватит ли? Юсуп Маркович взахлёб ещё какое-то, резко замолчал, схватился за сердце, побледнел и повис руками и головой к полу, опираясь душкорпусом о колени.
Другой абзац, не полностью Что вам о нём известно? – хартофилакс в следующей линии. Мои ревнивые седины седели без мысли, что он делал вам авансы. Так-то оно так. Только видели его, подглядывая из дома и из затона. Довольно тебе околесничать как курица с отрубленной головой, решительно, пятно менструальной восстаёт против истребления стиркой, младшая, это мы привели этот тупоголовый отброшенный ящеричный хвост в долину. Мы, едва только ты сказал нам, что какой-то человек раскрыл твою хартию и теперь идёт за ней, нашли его, то есть не прямо, а у себя в головах и вели, что при его тупоголовости и неспособности ориентироваться в элементарно составленном пространстве, было ещё хуже чем драть ножом волосы на ногах. Он всё гадал по звёздам, смехотворно полагая, по ним он, с его восхитительным отсутствием мозга, может нагадать что-то кроме благоприятного вечера для льва, думал, исчисляет расположение наших жилищ, мы сбивали его, быть может несколько прямолинейно, а он, идиот, ломал над этим голову как будто от него требовали изобрести летательный аппарат из свиной кожи, ибо от этого всё равно не было бы пользы, но вели его сами и направляли, когда он не знал куда идти, то есть во всё время. Это и был наш ядерный заговор, старшая, когда младшая приумолкла. С какой стати против меня, я же был таким душкой? – спокойно хартофилакс. Мы тогда сильно повздорили из-за истории с твоими скевофилаксом, экономом и сакелларием. Когда вы не поверили мне, выставив перед несуществующими людьми научным проходимцем и деревенским лгуном на службе у епископа? Да, мы сильно тебе не поверили, как если бы ты сказал, что наш брат зарабатывает на жизнь бесчестным трудом, думали, ты вздумал нам лгать. Что же в лепете представилось макаронами? Расскажи ещё раз, думая, превосходно хитрит и выпытывает не хуже пыточной стражи, какая-то из сестёр, тогда только мы. Хартофилакс несколько времени, полуприкрыв и прикидывая, к чему бы всё это и что он там наплёл в прошлый, а что наплести в этот, чтоб ещё хитрее и эти в общем-то безмозглые сёстры, чьё единственной умственное в, считают безмозглыми других, запутались в его показаниях, как будто с языка на язык дюжину раз. Передо мною тогда лежал в меру дальний и в меру танатофобический в северные юдофобские земли. Епископ отрядил на один из тамошних сатанинских соборов, дабы я разрешил каноническое, увяз лишь услыхав о нём, заодно принять в дар одну бесполезную для всех кроме, возможно, будущего лет через шестьсот древностями, вещь, ведь кроме ведения гражданских и церковных незаконных постановлений и содержания архива, с которым справлялся превосходно и ко мне на учение даже присылались архивариусы из таких заковыристых, Атлантида Платона кажется имеющей все виды запатентованных координат от декартовых и полярных до цилиндрических и сферических точкой, однажды прислали запечатанный кувшин с воздухом, сказавши, в их архиве архивариус таков, на мне обязанность в особом помещении хранить церковные вещи, не употребляемые при богослужении, значительные по существованию в истории. Вчетвером, я, раззява эконом, скевофилакс-туча и ядрический сакелларий у меня в жилище, побыть вместе перед долгой разлукой и поговорить вволю и вволю наговориться, уже тогда их блеянье мне не в диковинку, но таков порядок и умилённые слёзы епископа, от сильного умиления однажды прожёг образ святого Синонима, намалёванный на доске. Я даже поставил на стол вино, по молодости лет был склонен к тонким чувствованиям и визит всех друзей, пришли проститься со мною, весьма растрогал, так я потом епископу. Вот мы у меня, самым каким ни на есть распоследним вечером этого, уже свободные от служебных наших, проклинаемых на все лады и обо всём на свете, оттого, следует сказать, беседа как-то пошла. Что за время. Должно быть лучшие часы во всей моей затянувшейся, так велел потом передать епископу. Тут в дверь случился требовательный, как будто стражники по доносу о совращении коней из табуна мелкопоместного. Открыл и увидел грязную, оборванную и смердящую как само смердение. Обе вздрогнули, сразу ожгло пламенем температуры, ещё не научились достигать мужи науки и мужи высекающие искры частефолами о бахтерец. Тряслась в ознобе, руки в проказе, по лицу беспрестанно слёзы, никоим не попыталась объяснить или сообщить своему внешнему намёки, какого нечистого иблиса или какого шайтана она именно в мою ничем не отличимую от прочих. |
Spermike 29 мар 2015, 21:03 
